Трудно писать о фильме, который повествует о таких мерзких проявлениях человеческой природы, что сразу после просмотра невольно хочется откреститься, плюнуть через плечо, и забыть про все увиденное, дабы не ходить потом с гадким ощущением вины за невольное соучастие происходившему на экране.

      И еще труднее, в этой ситуации не выступить в роли адвоката, или обвинителя, потому как имеем мы дело с ситуацией уникальной, исключающей возможность применение категории вины - ситуацией всепоглощающей, животной, надрывной «любви на выживание».

      Итак, жили-были персонажи повести Павла Санаева, а потом и одноименного фильма Сергея Снежкина «Похороните меня за плинтусом»: мама Оля (Мария Шукшина), бабушка Нина (Светлана Крючкова), дедушка Савельев (Алексей Петренко), внук Саша (Саша Дробитько) и художник дядя Толик-алкоголик (Константин Воробьев), по совместительству, - теперешний муж мамы Оли.

      И разыгралась в этой отдельно взятой семье форменная шекспировская драма, с бушеванием страстей и смертоубийством. Но странным образом по итогам разыгравшейся трагедии из всей этой «честной компании» никого не жаль, кроме пацана, потому что совсем еще маленький.

      А порассуждать хочется о том, каким образом любовь постепенно превращается в преступление. Поскольку, вся эта история снята в жанре фильма-воспоминания, то существуют два соблазна.

      С одной стороны, есть большой соблазн ограничиться в объяснении происходящего психиатрическим диагнозом бабушки и алкогольной созависимостью дочери. А с другой – увидеть в этом повествовании очередную «чернуху» на советские времена и свести все к «объективным обстоятельствам» - мол, при Союзе все так жили. И в обоих случаях картинка получится, мягко говоря, не полной. Так что договоримся сразу – антисемитизм стариков, психиатрию бабушки, дедушкино звание Народного артиста СССР и диссидентские замашки Толика-алкоголика, можно смело выносить «за скобки» происходящего.

        И так, начнем, конечно же, с бабушки. Ну, во-первых, как поется в известной песенке: «Оц-тоц-первертоц, бабушка здорова!». «Пограничненькая», конечно (то есть находящаяся на грани нормы и патологии), но здоровая старушенция, масштабностью своего образа и роковыми последствиями деяний, вполне достойная занять место в ряду знаменитых отечественных литературных персонажей: старой графини из пушкинской «Пиковой дамы», старухи-процентщицы Ф. М. Достоевского и прочих обитателей этого виртуального дома престарелых, вплоть до «Старухи» Хармса.

       Вот только вместо песенного компота («Оц- тоц-первертоц, кушает компот!»), наша героиня с аппетитом поглощает самых близких ей людей. Честно говоря, поражает убедительность этого образа - ничего лишнего, никаких провалов, все логично, последовательно, страшно…

       Что произошло с этим существом с тонкой душевной организацией, бывшей актрисой, что весь ее талант, все актерство, вся жизнь ее посвящена теперь единственной цели – борьбе не на жизнь, а на смерть с самыми близкими людьми – дочерью, мужем и внуком. Можно бы было все списать на тяжелую жизнь и потерю первенца, если бы не несколько раз подчеркиваемое в сюжете «актерство» бабушки, которое она сознательно использует для манипуляции. Похоже, что бабушка в какой-то момент сочла свои страдания настолько невыносимыми, что приватизировала право не только страдать самой, но вовлекать в это страдание окружающих, особенно тех, которые не очень хотят «соучаствовать».

       Таким образом, бабушка адаптировалась, выжила, преодолела свою беспомощность, ценой того, что она всех вокруг сделала беспомощными. При этом она продолжает жить в режиме выживания. Отсюда - патологическая жадность, боязнь перемен, подозрительность и мизантропия. Если перефразировать Эриха Фромма, это не выживание «для», а выживание «от», ну, или точнее, «за счет». Энергию бабушка черпает в том, что беспрерывно навязывает окружающим чувство вины, тем самым делая их зависимыми и беспомощными, а потом, за эту самую беспомощность она их и «распинает».

       В результате длительного применения такого оригинального способа адаптации у бабушки возникает несколько сквозных жизненных тем.

        Первая – честность. Непозволительная, «предельная» честность во взаимоотношениях с окружающими, доступная только окончательно разложившейся личности. Ведь что происходит? Бабушка, спасая внука от многочисленных болезней (причиной которых во многом сама и является), уже не имеет душевных сил на лицемерное отношение к «вечно болящему», предписываемое нормами морали («Вздыхать и думать про себя: «Когда же черт возьмет тебя!»), и потому, режет «правду-матку», потчуя сознание ребенка замечательными определениями, по типу «гнилье», «падаль», «сволочь» и так далее.

       При этом патологичность ситуации проявляется еще и в том, что «в норме» именно сильно болеющие дети являются в семье главными манипуляторами, а в нашем случае эту роль безапелляционно монополизировала бабушка, которая и есть «самый больной ребенок». Недаром она, используя для манипуляции внуком все остатки своего актерского мастерства, закатывает ему, граничащую с ночным кошмаром, «детскую» истерику (валится на пол, орет, царапает себе лицо и прочее), принуждая семилетнего мальчика занять по отношению к себе утешающую позицию взрослого мужчины.

      В результате бабушка упорно пытается создать с внуком симбиотическую, то есть, исключающую возможность существования друг без друга, связь («Я умру, и ты умрешь»). При этом она не видит в Саше продолжение себя в будущем, пытаясь использовать его «здесь и сейчас», как инструмент, как оружие, как вещь.

      По большому счету, бабушка в воспитании Саше совершает фактически единственную ошибку, и единственное же преступление - проецируя на внука свои конфликтные взаимоотношения с дочерью, она требует от ребенка не просто проявления «союзнической» позиции, а осуществления выбора между нею и матерью. А дети такие вещи не прощают!         

      Вторая тема – вина как страсть. Собственно говоря, Саша – единственный из всех участников драмы, который в силу возрастных особенностей почти не подвластен главному «тайному оружию бабушки» - виртуозному навязыванию окружающим чувства вины. Внушая это замечательное чувство, можно с людьми творить чудеса. Оно дает непомерную власть над окружающими, но власть - хрупкую перед детской любовью.

      Ведь даже своею смертью бабушка умудрилась навсегда навязать чувство вины дочери и мужу.. На этот крючок попались все, без исключения, взрослые, и даже сама бабушка, но только не маленький Саша. Из всего шекспировского набора бабушкиных страстей, ему доступны только любовь и ненависть; любовь к матери, ненависть к здоровым детям («Здоровый, сука? Вот тебе!») и, еще холодное равнодушие к нелюбимой бабушке (замечательный финал фильма, когда Саша с детской непосредственностью начинает делить бабушкины деньги прямо над раскрытой могилой).

      Тема третья - воспитание как проклятие. Вообще-то, первый «сбой» замечательная модель бабушкиного воспитания дала еще на маме Оле, которая, вполне закономерно, выросла человеком зависимым, но умудрилась при этом не только реализовать свою протестную природу, но и каким-то чудом дважды вырвалась из заботливый объятий бабушки замуж, оставив в заложниках сына Сашу. А бабушке осталось только злобствовать, совместно с дедушкой молчаливо наблюдая за «грехопадением» бестолковой дочки – матери и настраивать против «отступницы» ее сына. При этом престарелые супруги воспринимают жизнь дочери исключительно как укор за то, что «проморгали» красавицу, а теперь уже поздно воспитывать. Кстати, бабушка так и не озвучивает, какие такие ее надежды не оправдала дочь.

       И вот тут на сцене появляются мнимые «антиподы» стариков - замечательная парочка - мама Оля и Толик-алкоголик, отставная актриса без определенных занятий и алкаш-художник. Замечательные они в том смысле, что являют собой яркий пример созависимых интеллигентских отношений, то есть, мутную смесь инфантильности, беспомощности, неизбывной тяги к высокому и алкоголизма. При этом остатки демонстрируемой ими нравственной свободы, четко отрегулированы бедностью существования, а способность «совершить поступок», проявляет себя только в логике затянувшегося подросткового кризиса. Потому как, и покупка Саше железной дороги на вырученные от продажи чужого бинокля деньги, и демонстративное возвращение деду Савельеву купленной за его же деньги дубленки, несмотря на весь кажущийся пафос происходящего, вдребезги разбиваются об один маленький факт - Оля и Толя давно уже живут за дедушкины деньги. И, на поверку, являются такой же неотъемлемой частью созданных бабушкой созависимой системы семейных отношений, как и вечно виноватый перед супругой Народный артист.

      По большому счету, вся эта история являет собой подробный экскурс по извращенным, неуклюжим способам проявления любви. Дед на словах ненавидит дочь, а на деле - помогает ей деньгами. Бабка ненавидит всех и обожает внука, но, больше всего – любит себя. Мама Оля – любит Сашу, но связана по рукам и ногам, усвоенным с детства мифом о собственной никчемности, Толик любит Олю, но неспособен справится со своим диагнозом. И только маленький Саша действительно способен на подвиг ради любимой мамы (эпизод с неудачным побегом из дома).

      Кстати, замечателен и уход бабушки, которая в какой-то момент «заигралась», и, похоже, не рассчитала степень своего морального падения, за что, продемонстрировав на прощанье своим потомкам оголенную задницу, честно поплатилась жизнью. При этом своею смертью, она фактически поставила большой вопросительный знак в дальнейшей судьбе всех выживших персонажей. Удастся ли им преодолеть себя? И насколько сильнее здравого смысла окажутся плоды бабушкиного воспитания?

       Впрочем, ростки выздоровления посажены в душу Саши самой бабушкой – равнодушие – очень сильное лекарство.

Опубликовано в журнале "Психология на каждый день" №4 (39) апрель 2010.