Неизвестно, где конец этого пути. Путник идет, видя картину в сердце. Ощущение бесконечности сильно бьется в груди. Кровь несет по стремительному жизненному потоку, накрывая с головой волнами мыслей и чувств. Все сливается в импровизационном танце и только кажется, будто она далеко – та, которой не изменяют.

Жизнь подхватывает на руки того, кто чувствует ее тепло задолго до прикосновения, кто ожидает от нее ласки и надежных верных объятий. Как много прикосновений пропускает отчаявшийся, который в гордом порыве или жалобном стоне проходит мимо, с непонятной настойчивостью стремясь к пропасти, где бездонное одиночество. Он стремглав бежит прочь от основ, но на самом деле не готов принять вызов, ибо не знает, на что себя обрекает.

Как таинственен мир души, видящей свет в течении жизни, получающей наслаждение от малейших переливов и сложнейших пассажей ее голоса, от простых движений и виртуозных па ее танца. Останавливается душа, прислушивается, всматривается и начинает чувствовать внутри себя непередаваемо приятный, остро желанный и исключительно гармоничный ритм, увлекающий словно с силой ниагарских вод в пространство бытия.

Как мудры чувства души, испытавшей жизнь в ее хрупкой гармоничности, когда прекрасное и сильное вдруг, по мановению одного лишь мгновения, рассыпается в алмазную пыль, теряя монументальные очертания счастья.

Как чудесна способность души слышать далекий пульс зарождения, который ждет своего часа для воплощения и в то же время является чистой потенцией. Она заглядывает в никуда, настраивается на дивные звуки сфер и двигается с молекулярной точностью, ибо от этих движений зависит божественная конфигурация ее и чьего-то блага.

Как мечется душа, которая в порывах, так свойственных ей, приносит муку или даже беду близкому ей существу. Нет ничего несчастнее этой заблудившейся в собственных мечтах души, из сострадания и любви к другому вынужденной предавать себя. Как сочувствует мир такой душе. Она не может преклонить головы ни перед одной идеей, не может вложить свою руку ни в одну из тех, что протягиваются ей навстречу, ибо она с самого начало есть вечное искание и все, что ей дано, – это построение миража истинной жизни.

Как печальна душа, свет которой мог бы обнять мир, охватить его многогранность и отразить в искрометном водопаде мыслей, одаряя улыбками тех, кто готов слышать. Но почему-то вдруг она выбирает спускаться с горы, в которую поднимаются все, выбирает путь, уводящий, сочетающий ее с единственным спутником – потерей. Она никому не принадлежит, хотя хотела бы принадлежать многим и в ней на самом деле нуждались бы. Она талантливо подтрунивает над собой, иногда громко бичуется хлыстами сарказма, но чаще, от апатии, едва заметно похлестывает себя горькими ремнями иронии, напитываясь лишь тем, что ей осталось, – прошлым.

Как интересна душа, играющая сама с собой, путающаяся в лабиринтах своих вариантов жизни, схлестывающая шпагу с нереализовавшимися возможностями, задевая при этом сокровенные желания тех, кто доверяется ей. Она вызывает тревогу и состояние какого-то особенного счастья, легкого и яркого в своей голой, ничем неприкрытой актуальности. Она, как малое дитя, опасная и совершенная в своих спонтанных движениях. Как волнительно за ее судьбу бьется наблюдающее сердце, одновременно наслаждаясь чудесными узорами, которые та вдохновенно сплетает с жизнью. И бесполезно стелить ей ложе – она все равно не убережет свой сон, все равно продаст его за новые внезапно рассыпающиеся картины калейдоскопа, за музыки, издающиеся из шарманки фортуны.

Есть много душ, искренно стремящихся к свету, но скрывающих это за страхом невозможностей и непониманий. Какое сочувствие вызывают они, так много страдающие и разумеющие, но жестоко сдавливаемые  сознанием, словно испанскими сапогами, сознанием, что водрузило на себя груз мирского гнета и багаж неудачного детства и тащит, отчаянно сражаясь с ужасающими ветряными мельницами. Эти особенные иные Дон-Кихоты, трогательные и серьезные, борются с настоящими врагами, не подозревая о том, что именно эта борьба и является причиной существования последних. Какое сострадание! вызывают эти смелые, но скованные очевидностью души.

Среди многих прочих есть души-птицы, размах крыльев которых способен удивить дух, если он в состоянии постигнуть смысл и цель их полета. Души, которые сродни голубю, несущему мир и любовь в белых крыльях. Взмах!.. И ненависть превращается в прощение… Другой!.. И  отчаяние близкого тает под легким дыханием любви, которая верит. Сколько в миру таких лучекрылых душ. Некоторые беспричинно считают, что светом именно этих душ устлан путь, обрамляющий вечно строящийся вселенский дом.

Хочется сказать о душах-бабочках, васильковыми крыльями украшающих цветы радости. Как много оттенков мерещится глазу, созерцающему их порхание в ярком свете дня. Они чувствуют себя призванными создавать красивые пространственные сочетания, совершая при этом исключительно нужное действо – оплодотворять то, что хочет и способно цвести. Какую ответственность соединяют они с прекрасной нежностью форм. Достаточно малейшего прикосновения, чтобы расстроить чудесный лад их существования и творения. Уже сказано: «Светильники надо беречь!».

Как удивительна душа, которая в поисках себя вдруг обнаруживает, что помогает другим в этом главном обретении. Она отдает все силы, она превращается в силу, создающую возможности, для того чтобы другой смог дотронуться до собственной души, вызвать ее на диалог, признаться ей в том, в чем непременно должен. Как трепетно касается такая душа дверей сокровенного мира, сталкиваясь у входа с тоской, органично пронизывающей все, что увлечено бытием – этим неотвратимым свойством сущего. Смиренно ждет она, отчаянно веря в надобность происходящего, едва слышно заходит в храм, если двери все же приоткрываются… Вход! – … Нематериальное, даже мистическое касание живого мягкого зеркала. Оно принимает неизведанные движения и! – неожиданно начинает работать удивительно сложный часовой механизм, слаженно рождая из-под стрелок новое время жизни, включая в него переживания и события, в которых больше всего нуждается обитатель храма. Обе души до последнего не знают, произойдет так или иначе, не знают, чем точно обернется действие. Обеих спасает и направляет доверие к соразмерности, вера в разумность жизни и безусловное бескорыстное намерение, которое единственное и питает обоюдное счастье.

Бесконечное разнообразие природы в союзе с только раз рождающимся смыслом приносит миру драгоценные дары, давая судьбу новым существам, наделяя их живой алхимической колбой, которая умеет мечтать и ждать своего мастера и ученика, творителя и творение в одном лице. Какая бы ни была человеческая душа, она никогда до конца не порастет мхом неверия и апатии, не покроется иглами злобного отчаяния и не отравит сосуд завистью. Она покинет дом, что принимает темных гостей, и откажется от угла, если он будет стоить покоя другому. Ей лучше умереть или, уйдя в пустоту, принять судьбу чистого прозрачного одиночества, чем смирится с недугом небытия собою. Кто когда-то разговаривал с ней в бархатном свете заката или ситцевых лучах рассвета, под ностальгический плач дождя или перехватывающий дыхание смех ветра, тот знает, какие чувства испытывает она, когда ее герой предает свою жизнь.